Учебники по стилистике английского языка - не могу найти

Готово!

Вспомнила ли мама, как венчались они в кладбищенской церкви. В моем альбоме есть мамина псковская фотография. Главное в ее облике гордая стать, она снята в рост. Ей сорок лет возраст зрелости и расцвета при сильной душе. На голове большая шляпа мода того времени, украшенная лентами и бантами. Шляпа украшает, я бы сказала, увенчивает ее, придает торжественность ее облику. Берлинскую нашу жизнь я помню хорошо. В памяти сохранились подробности нашего быта и то, что входило в мой неширокий кругозор. Вместе с мамиными позднейшими пояснениями рисуется цельная стилпстике. Помню, както я спряталась перед обедом, а когда меня позвали, затаилась под маминой кроватью. Мама испугалась дверь на балкон была открыта, третий этаж. От маминых криков я оробела, стилистик е не могу, оцепенела, не двинусь, да еще волосами зацепилась за сетку. Родители меня вытащили, и мама, конечно, нашлепала. Она была вспыльчива и быстра на руку. Отец этого не делал никогда. С утра отец был занят, и я не мешала, но после обеда бежала к нему со всех ног. Это было время сказки и как отец умел рассказывать, и сколько знал. Я просила еще и. Но он уставал, задремывал, тогда я начинала играть с ним, спящим, причесывать, перебирать волосы, трогать бороду, лазила вокруг, через него, чтото воображая и непрерывно болтая. Как он терпел не знаю, стилистик е както мирился, очень меня любил. Иногда, когда я уже совсем забывалась и начинала ходить по нему, он вдруг нарочно громко чихал или ворчал пособачьи и грозно взлаивал. Тогда у нас поднималось веселье. Язвка двоих любимых любимейшим в этой берлинской жизни был отец. За тот год, учебник и он нянчился со мною один, мы сильно привязались друг к другу, но была еще, как я понимаю теперь, и какаято глубинная связь, близость натуры, души. Я совсем не веселилась на этом англи йского, мне хотелось домой. И папа будто чувствовал ждал, посматривая с балкона, вышел встречать на лестницу. Так и запомнился на верхней площадке, куда я спешу, преодолевая ступеньки, присел, раскинув руки навстречу, а я бегу, карабкаюсь, падаю без сил к нему в руки и вдруг отчаянно плачу. Помню, как болела корью. Папа берет меня на руки, завернутую в одеяло, носит по комнате, чтото напевает. Отец часто вспоминал отрывки забытых учелники, поговорки, прибаутки, которыми меня забавлял.